РОМАН СИГМЕРА "ВСЕ ГРЕХИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Что-то в этом есть.
А весь негатив, как я понял, по большей части относится не к «роману», а к его автору.
Как человек абсолютно индифферентный (лично не знаком), могу сказать объективно: читается без отвращения, что в наш век «книжного мусора» немаловажно.
А вообще несколько бредовая получается ситуация: нет еще ни развязки, неизвестно что будет в конце романа, и будет ли этот конец достоин того времени, что затрачено на прочтение книги, а уже высказываются восторги или dct принимается в штыки. Это примерно тоже самое, когда услышав одну песню, судят о всем творчестве группы.

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

2киш
урррррррррррррраааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
вот я ждал именно этого ответа, ведь одна из идей сего произведения, это то, что оно не столько показывает само зло, насколько оно рядом, а ужепри подаче входит, и, как следствие, дает возможность понять себя и искоренить
браво, браво
и спасибо за поддержку, а то зажрали меня аспиды

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

«Смерть сама по себе нематериальна,
но все, имеющее земной вид,- поглотит».
Люцифер.
Место.

Однако, прежде всех событий, неимоверно хищно, по-орлиному схвативших героев этой истории, я хочу дать описание тому месту, где все и случилось.
Россия, несчастная и гордая, давным-давно, с воздетыми перстами и скорбящими глазами, канувшая в океан безразличия своего народа, доживала очередной тяжелый век. Она, как человек из клеток и органов, состоит из городов, городков, деревень, сел и поселков. Вены-реки и сосуды- речушки, сухожилия-дороги и кожа-поля-леса плетьми и лапиками лежат поверх израненной души Земли. Одной из таких, маленьких, но все же составляющих, и был небольшой наш поселок, находящийся на окраине небольшого города. Многие же жители, вполушутку называли это местечко «городок». Было все, как и везде: администрация, почта, школа, пара магазинов, гордо спроектированных, но смело испорченных…временем-неухажером, несколько железнозаборных организаций с аббревиатурными названиями, баня с пивной, парикмахерская, сараи и…жители. Жители – юдольное понятие! В нем – ежедневное возвращение по грязной дороге в душные от варева квартиры, в грязные, с облупленной штукатуркой подъезды, в пьющих соседей, в безденежье, в цикличность существования, в бесконечное «надоело»…
Почти каждый в этой стране придавлен ординарностью. И те, кто с улыбкой демона проносится мимо на колеснице безудержного воображения, становится их врагом; врагом их устоев, врагом их права на покой, врагом их жизни.
Местность нашего городка, с его садовыми участками, поулично выставленными двух - и пятиэтажками, оспенным асфальтом, перекустками и страшными, обглоданными ветром фонарями. Если вечером выйти на улицу и посмотреть в чернеющую даль, то можно увидеть согнувшиеся в восточной молитве или припавшие к безымянному ручью поля, а слева-справа подгоревшие гигантские блины лесов. А выйдешь утром, на задворках бабульки – «как дела?- спасибо, милок»- молоком торгуют; вот дом, где Ефимовна живет, у нее самогонка хороша; а у Ленки Ермачихи мужик запил; а тут Сергеич, ишь, выстроил хоромы, не ровня… По правую сторону стоят кирпичные дома, там тоже жизнь, в которой мы актёры. Только где же автор, попросить бы его кое-чего подправить.
Вот он, городок, где творили, думали и влияли друг на друга те, кто стал невольным или вольным участником нашей истории. Это место, как и все населенные пункты необъятной России, степенно плыло по потоку времени, даже и, не подозревая, что именно в нем уже посажено семя зла; то семя, которое, возможно, ожидает своего падения в благоприятную почву в каждом таком поселке, городке, городе, деревеньке.
Щербато улыбнулся ночной поселок желтыми окнами, и в небо стал подниматься запах ожидания… Но чего?

РОМАH СИГМЕРА "ВСЕ ГРЕХИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"

Як> А весь негатив, как я понял, по большей части относится не к
Як> роману , а к его автору.

нифига... мне вобщемто на сигмера пофиг... просто так называемый "роман" по моему мнению,
чуш, которую ненада сюда постить...

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

вспомнил где я подобное читал
<a href='http://www.gothic.ru/literature/maldoror/' target='_blank'>http://www.gothic.ru/literature/maldoror/</a>

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Якиш, позволю с тобой не согласиться, также как человек индифферентный (знакома только с творчеством и делами (концерты в печерске) Олега, но не как с ним как с личностью).
1. Когда ты идешь в книжный магазин выбирать книгу, если конечно же ты заранее не знаешь зачем идешь, ты что всю книгу читаешь, прежде чем ее купить? Лично я нет, посмотрю выберу что-то меня заинтересовавшее, прочту, сидя на удобном диванчике, каковые сейчас специально в книжных магазинах присутствуют, одну две страницы, и если меня книга захватила, заинтересовала, я ее возьму. А если нет, то зачем тратить время "в наш век книжного мусора" на такую книгу, ведь более чем за 20 веков существования человечества написаны миллионы действительно стоящих произведений, вот лучше им я и уделю внимание. Кроме того, по личному опыту, если книга не интересна сразу, то и по итогам впечатление не меняется....прочитав полностью произведение можно более точно сформировать свое впечатление об авторе - это да. Так вот, так как по первым страницам данная книга меня не заинтересовала, следовательно, послушаюсь доброго совета автора и читать ее не буду
2. Позволю себе высказаться, но напомнил мне стиль изложения некую компиляцию русской классики (Тургенев, Достоевский и т.д.) с Баяном Ширяновым и ему подобными "писателями", которых я скорее отношу к писакам.
3. А потом, не нам судить, вот есть "Улисс" Дж. Джойса, его говорят никто прочитать не смог до конца, я вот только страниц 400 осилила, а ведь судят же - гениальным считают и автора и произведение. Так что у Олега есть все шансы. :wink:

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

ой забыла, мой совет - тему перенести в книжную полку, а то она как то в разделе музыка ни к селу ни к городу, хотя пользуется популярностью

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

2TaNUK

Умная девчонка, респект тебе, ибо правильно рассуждаешь!!! А я уже думал что в Москве перевелись умные, начитанные люди :?

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

...а сами давно звонят лишь друг другу,
обсуждая, насколько прекрасен наш круг...
© БГ

По-моему, от критики (конструктивной, конечно) гораздо больше пользы, чем от слащавого восхваления :roll:

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

да спасибо и за позитивные отзывы, и за критические, но отTaNUK, я ничего не услышал, где на ее взгляд пробелы в данном опусе , стилистически или орфографически, или как еще?
мне интересна конструктивная критика, а не критиканство
вот еще
"... Тогда некто, именем Иосиф...
пришел к Пилату просить тела Иисусова
И сняв Его, обвил плащаницею
И положил Его в гробе, высеченном в скале,
Где никто еще не был положен".

Положение во гроб.

Дмитрий Владимирович Варламов, предпринявший ответственный шаг и лишивший себя жизни на шестнадцатом году, был положен во гроб отцом своим, ветреным сквозьтучно-ясным днем, октября месяца, двадцать девятого числа.
Всю ночь, после наложения на себя рук, Димка пролежал в холодильнике морга районной больницы, а папа сидел в санпропускнике и ждал утра, чтобы последний раз взять на руки своего ребеночка.
Когда рассвело, Димкиного папу разбудила медсестра и сказала, чтобы он шел оформлять документы. Он встал и в полудреме пошел в кабинеты, где повторял одно и тоже сорок раз, безразлично шевеля языком. Затем он спустился снова в санпропускник, и, усевшись в кресло, уснул поверхностным сном. Владимир Иванович Варламов был мужчиной невысокого роста, среднего телосложения, с морщинистым лицом и слегка седой головой. Глубоко посаженные глаза его всегда весело смотрели и, на фоне смуглого овала, очень выделялись какой-то рекламной синевой. Пока он спал, кто-то укрыл его пледом.
- А что этот мужчина тут делает? - спрашивали проходящие врачи.
- Тише! У него сын погиб, ждет! - отвечала дежурная.
- Это тот мальчик, что вчера привезли?
- Да.
- А, - сразу сбрасывали тон врачи и уходили, осторожно закрывая дверь.
Но время, как не оттягивай, все равно страшной и неумолимой поступью, ведет секундными ударами всех нас к событиям и моментам, которые не всегда ожидаемы, а, порой, и совсем даже нежелательны.
В половине первого дня пришла машина с пустым гробом. В ней сидела мама Димки, поседевшая за одну ночь Нина Яковлевна, и мама Артема, тетя Оля.
За что люблю Россию, так за солидарность бедных; если кто попадает в беду, все, кто мало-мальски знает этого человека, придут и помогут. В стране этой, непонятной даже многим ее жителям, смерть возведена в канон. И не то, чтобы тетя Оля дружила с Ниной Яковлевной, просто знала, что мальчишки их резвятся вместе, а на улице здоровались.
И вот пришла беда, большое горе; и сошелся народ помогать! Кто-то готовил, кто-то убирал место под гроб, кто-то пошел за елками, кто-то вызвался копать могилку маленькому мальчику.
В тот вечер с Ниной Яковлевной случился приступ, ее еле-еле привели в чувство, и Димку она еще не видела. Поэтому теперь, в больнице, была в каком-то шоковом спокойствии, бледная, с побелевшими губами и какими-то мертвыми карими глазами.
Она зашла в санпропускник и, увидев мужа, робким голосом начала:
- Володя... где... ты видел?
Владимир Иванович был мрачнее реквиема и встал, чтобы приобнять жену:
- Горе у нас, Ниночка, горе.
- Володя, я всю ночь-то не спала. А как поднялась с постели, так и страшно обувь надевать. Куда она меня приведет? Потом встала к машине, а ноги-то мои не идут... Ой, горе-то какое, горе.
- Слезами не поможешь, Ниночка, дорогая, - сказала тетя Оля, - мальчик твой чистый был, хороший.
- Ой, хороший мой Димочка, хороший.
- Пойдем, Ниночка, пойдем, нужно забрать.
Нина Яковлевна вдруг затряслась и закричала:
- Куда? Не пойду, ай... не пойду, - и стала прятать руки за спину и отступать.
- Милая, миленькая, матушка, иди, Димочке надо это, - начала брать под руки несчастную тетя Оля и медсестры.
- Не мать я, не мать. Мать, это у которой дети есть, а я не мать, не жить мне, Оля!
- У тебя еще дочь есть, ради нее нужно, - тетя Оля сама заплакала.
- Да, да. Я не имею права так говорить. Только не пойду я туда ни за что. Володя, спаси меня от этого, не смогу смотреть. Как увижу, сама лягу рядом.
- Иди в машину, Ниночка, жди меня! Иди.
Тетя Оля, держа под руку Нину Яковлевну, свела ее по ступеням больницы и посадила на скамейку.
Владимир Иванович вышел вслед за медсестрой во двор, и она повела его в старое здание с большой трубой. Подойдя к двери, Владимир Иванович неуверенно взглянул на сопровождавшую, как бы ожидая, что она введет его в страшное помещение, но медсестра лишь сострадательно посмотрела и ушла.
Дрожащей рукой Владимир Иванович осторожно приоткрыл обшарпанную дверь и вошел в коридор, устланный треснувшим и грязным кафелем. Глаза его расширились, судорожно обыскивая комнату, где лежал его сын. Томительно долго открывалась стальная панорама. И вдруг на одном из столов, в самом углу, он увидел Димку. Отец бросился к сыну, но за метр его пошатнуло, он схватился обеими руками за соседний стол и стал пристально смотреть на своего мальчика.
Димка лежал, нежно закрыв глаза, голенький, на металлическом столе, где показался отцу еще более беззащитным, чем в жизни. Тельце было как-то необычно бледно, точно обескровлено, только на ногах были порезы и ссадины, а на животе - огромное синее пятно с кровоподтеками. Владимир Иванович глядел и не верил тому, что видит.
- Сыночек, как же это так, - прошептал он, затем аккуратно положил руку на сердце Димки и погладил, не отрываясь, а как бы улавливая малейшие движения, - он такой маленький, нужно одеть... что случилось, Димочка, скажи... позовите врача, пусть поставит капельницу... Нина, Нина... Димочка, а ты...
И вдруг, ударив кулаком по столу и схватив Димку за плечики, он закричал. Безумно. Долго, освобождая все, что накопилось:
- Вставай! Вставай, я тебе говорю, не мучай меня, все отдам, все, только живи, сынулечка, Димочка, воробышек мой маленький! Встань, я все верну, для тебя одного жить буду! Вставай, я сказал!!!
На крик прибежали санитары и оттащили Владимира Ивановича от сына, усадили на стул и вкололи успокоительное.
Водитель машины был другом семьи и, заслышав крики, бросился в помещение, полагая, что нужна помощь. Времени уже было за полдень и стоило торопиться, потому, как нужно давать указания в доме.
Маленькое щуплое тельце Димки одели в любимую им рубашку, голубую в черную точку, а поверх - синюю кофточку. Водитель натянул ему серые брюки и сбегал за ботинками. Руки связали суровой ниткой. И когда санитар завязывал последний узел, Владимир Иванович вскочил и подбежал к нему:
- Зачем так сильно, зачем? Ручки у него, вон какие худенькие, а нитка вон какая грубая, нужно осторожно, - он стал поправлять Димке кофту, воротник, брюки, а когда взялся за ручки, холодные неживые, но так дорогие ему ручки, то замер и произнес, - когда Бог раздавал счастье, меня не заметили, - и заплакал, сухо, закрыв рукой глаза.
Он стоял в забытьи минут пять, и никто не рискнул его потревожить, однако это обычное, но упрямое "пора!" прозвучало. Санитары принялись поднимать Димку, но Владимир Иванович засуетился, забеспокоился и попросил отойти от сына. "Я сам!" - сказал он.
Как на поклон к царю подошел к Димке Владимир Иванович. Глаза его были полны слез.
Сын лежал, как кукла и неестественно смотрелся в своей нарядной одежде на медицинском столе. Слегка наклонившись, Владимир Иванович взял Димку под спину одной рукой и под колени другой. Обернувшись, он как-то торжественно посмотрел на присутствовавших и траурной поступью двинулся к выходу. Он был даже горд своей ношей.
До машины было метров пять, но как страшны были эти метры, последние до начала отправления в вечность, до начала сохранения каждого момента уже прошлой жизни в сознании живущих.
Всю дорогу, да, именно, дорогу, Владимир Иванович смотрел на Димку, впившись взглядом настолько, что, казалось, обратился в самую суть его. Еще немного и глаза его вылезли бы из орбит, настолько широко они были открыты, в желании захватить наибольшую площадь тела сына.
Горькую тишину неожиданно нарушил истошный вопль Нины Яковлевны, приглушенный закрытыми дверями автомобиля. Она сначала сидела и кричала, хватая себя за лицо, а потом, резко открыв дверь и оббежав машину, стала хлопать себя по ногам и еще сильнее кричать неясное "А!". Владимир Иванович стоял перед ней, с виноватым видом, как бы показывая Димку, а потом обошел и двинулся к открытым задним дверям, во исполнение общего правила.
И положил он сына во гроб сосновый, отделанный черным рюшем, с жесткой суконной подушкой. И когда положил, сорвалась стая ворон с деревьев, громко каркая и чернью своей закрыв само небо безобразным загаженным куполом. И открыл глаза Димка, пристально и неживо взглядев на отца, крик которого слился с похоронной симфонией вороньего шума. Он в ужасе отпрянул от покойника. А когда вновь взглянул на него, то глаза эти закрылись уже, каждой секундой унося тайну смерти от мира сего! Навечно!

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

«Прошу тебя, вон, из грёз моих пошлых,
Из мира прогнившего, прочь,
Прошу, уходи, мне мучительно тошно,
За хамски убитую ночь».
А. С.


Последний земной звук.

Причитания ещё никого не спасали от могилы, не мной сказано, древними. И когда улеглись первоначальные стенания и истерики, когда вся эта домашняя суета, в её курино-салатном угаре, преобразовалась в ожидание последних часов до начала похорон, все стали как-то необыкновенно спокойны, как бы берегли силы к траурному шествию, намеченному на час дня.
В доме было всё с соблюдением основных обычаев: закрытые зеркала, родственники, а рядом с гробом, на табуретке, стояло блюдечко, куда приходящие клали деньги, конфеты. Димка был укрыт тюлем, поверх которого наискось лежали искусственные розы. В небольшой комнате было много народа: бабки-соседки с заплаканными глазами сидели у ног и на диване, перешёптываясь и вытирая слёзы; подруги Нины Яковлевны суетились на кухне, иногда забегая в зал, чтобы осторожными шагами подойти и спросить у кого-нибудь из домашних, где лежит что-нибудь из поваренного; мужчины помогали на улице.
В половине одиннадцатого к Димке пришли ребята. Они сняли шапки и стали в прихожей, боясь заходить в зал. Леонард был в детской задумчивости, Коля со товарищи, с опаской заглядывали в комнату, Артёма трясло, и он постоянно испуганно озирался по сторонам. В его глазах стояли слезы, и нервные вздрагивания плеч ежесекундно давали о себе знать.
Мать Димки сидела у изголовья, держась двумя руками за гроб, и качалась взад-вперёд, иногда вскидывая глаза на присутствовавших в беззвучной мольбе.
Когда старые настенные часы пробили одиннадцать, дверь квартиры отворилась, и вошёл Дмитрий Царёв. Леонард и ребята как будто ждали этого момента и, поздоровавшись, вошли к Димке следом за ним. Появление Царёва вселило немного уверенности Декабреву и дало ощущение поддержки Артёму. Наверное, потому что вся эта компания, хоть и косвенно относилась к немногочисленному окружению Царёва, но всегда была более близка к нему, нежели ко взрослым, находившимся здесь. К тому же, он был старше и умел говорить.
- Здравствуйте, Владимир Иванович! Здравствуйте, Нина Яковлевна! Мои соболезнования, - сострадательно сказал Царёв.
- Здравствуй, Дима, здравствуй, - хриплым полушепотом произнесла Нина Яковлевна, и, обращаясь к покойнику, сказала, - видишь, сынуля, к тебе Дима пришел. Ты всегда хотел, чтобы он к тебе пришёл… И ребята пришли, много ребят! Не стойте здесь, уходите, ведь вы его погубили, бог вам судья. Только не убивайте убиенного ещё раз, уходите, мы вас прощаем, только не стойте здесь, не рвите сердце моё, уходите…
Владимир Иванович погладил жену по голове, успокаивая, и прижал к себе. В этот момент Артем стал как-то неестественно стонать, кусочками выплёвывая рыдания. У Декабрева намокли глаза, а у остальных скривились губы. Они чуть не плакали.
- Идите и ждите меня там! – указал негромко Царёв, кивая на выход. Все послушно удалились, только Артём остался на месте, и когда Царёв взял его за руку, у него началась истерика. Он по-детски заревел и подошёл к родителям Димки, силясь что-то сказать, но рыдания душили слово. Так и не сумев ничего сказать, он сел на диване, рядом с гробом и выпил воды. Его не стали прогонять. Хотя Нина Яковлевна знала всю историю лишь в общих чертах, её уверенность в вине молодёжи была полной. Может, это оттого, что мы всегда ищем оправдание смерти? А когда очень хочется найти, то найдёшь это, в крайнем случае, выдумаешь.
Похороны были негромкими, да и откуда взяться этому. Семья Варламовых была бедной. Без двадцати час подали знак, что пора выносить. Димку подняли в его траурном футляре и аккуратно понесли на прощание. Люд, собравшийся возле дома, заговорил, бурчаньем своим напоминая волнение реки на порогах.
Димку поставили на табуретки перед катафалком. Первым подошел Царёв, он заговорил громко и по-ораторски твёрдо:
- Сегодня мы все прощаемся с Димой, который, по известным причинам, решил уйти от нас. За свою недолгую жизнь этот человек одним ярким поступком показал всю нашу слабость перед несправедливостью. Он был хорошо воспитан, и я уверен в том, что тот мир, который принимает его теперь, воздаст по заслугам этой невинной и чистой душе. Прощай, Димка, этот мир не для тебя, ты слишком рано осознал, какой он плохой. А мы осиротели без тебя! Он был той частичкой, которая дополняла наш круг. Без тебя нам будет нелегко.
Царев наклонился и поцеловал Димку в подорожную. Он плакал, кажется, по-настоящему. Следом к гробу вышел Декабрев. Тронутый пафосной речью Царева, которого он, как и все, очень уважал и ценил, юноша произнес свою речь:
- Дмитрий, мы все сегодня прощаемся с тобой. У нас…ну…такое чувство, будто ты всегда с нами и мы всегда любили тебя. Ты был настоящим другом. Прости нас за то, что мы сделали плохого. Нина Яковлевна, мы все уверенны, что ему сейчас хорошо и тепло.
- Где ж ему тепло… Ему холодно. Он будет лежать один, в земле, такой маленький…
Декабрев молча отошел в сопровождающие.
Царев стоял с одной особой, которой шепнул на ухо: «Выдающийся дурак этот Декабрев, но красив, сволочь, это его и спасает». Девушка кивнула в знак согласия.
Это была подруга Царева, одинокая и засидевшаяся в девках Наталья Михайлова. Подругой она была в смысле общения и нечастых встреч с обществом молодежи, Царева и его знакомых у нее на квартире. Все собирались, обычно, в конце недели, пили чай и беседовали на разные темы, в основном об искусствах. Декабрев постоянно появлялся на этих вечерах и приводил с собой компанию одногодок. Наталья очень любила Царева, была ему предана, но он не отвечал ей взаимностью, считал злой одиночкой и иногда смеялся над ней в глаза. Она ж ему все прощала. В отношении Декабрева Михайлова была не согласна с Дмитрием Царевым, просто ей довелось всего второй раз в жизни присутствовать на похоронах, и ответ был машинальным.
После вереницы бабушек, говоривших о достоинствах Димки обычные, в этих случаях, речи, гроб подняли и понесли в машину, устилая следом еловый путь.
На кладбище стояла обычная для этого места, какая-то глухая тишина. Ветер шумел поверх деревьев, иногда спускаясь, чтобы ласково потрепать волосы Димки и погладить его необыкновенно чистое лицо.
Нина Яковлевна попрощалась с сыном, развязала веревку, удерживающую руки в покойницком положении и положила ему с собой расчесочку, его любимую, которую подарил на прошлый день рождения Артем. Затем она тихо отошла и, прижавшись к тете Оле, во весь голос заплакала.
Владимир Иванович подошел. Он сначала стоял и шевелил губами, а затем стал на колени перед гробом и прильнул ко лбу Димки.
Свинцовый, тяжелый и отдающий монолитом вечности холод пронзил его, оставляя на губах нечто мазеобразное. Он думал, вернее, пытался думать о сыне, но в мозгу мысли мелькали кусочками воспоминаний, перемешиваясь по времени. Это страшно, когда родители переживают своих детей! Они утрачивают свой смысл. Ужасно тяжело осознавать, что Бог забирает от тебя родного человека, ограждая навсегда, как забором, древесной шкатулкой, и ты совершенно бессилен что-либо сделать, бессилен.
Когда Владимир Иванович встал и отошел от сына, Димку укутали его саваном и накрыли крышкой. В этот момент сознание родителей помутилось. Давление ли это или отказ верить в совершающееся, не знаю. Только сквозь пелену, покрывшую их полиэтиленовым приглушением, и горечь утраты, когда пробили немногочисленные удары молотка по гвоздю, как бы завершая очередную жизнь, так обыденно, до сознания Владимира Ивановича долетела фраза, подытожившая столь глубокую трагедию человека своей простотой и печалью. Кто-то сказал: «Последний земной звук».

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

вроде бы все, кто не нужен, успокоились
8)
Наталья Михайлова.

«Каркают мрачно вороны,
в город летят, на ночлег…
Скоро посыплется снег,
Счастлив, кто родины стоны
Чтит и имеет ночлег».
Ф. Ницше

Наталья родилась в самой обыкновенной семье, обыкновенно пошла в детский сад, затем в школу. Росла она тихой девочкой, училась хорошо. Правда, ей всегда доставалось от сверстников за то, что была прыщавой, но она это переживала стойко, внутри. Через какое-то время отец бросил семью. И тут началась нищета. Кое-как, она, перебиваясь иногда одним хлебом, закончила институт. Все это время ее мать переживала расставание с мужем и, наконец, сошла с ума. Ей оформили инвалидность, но не взяли в больницу. И она осталась с дочерью. Целыми днями ходила по лесам, собирала травы, коренья, листья; зимой приносила какие-то веточки. Но каждый вечер, когда Наталья приходила с копеечной работы, она устраивала над ней расправу, порой с рукоприкладством.
Наталье было уже тридцать, но в ее жизни была лишь одна вспышка, да и та безответная – Царев. Она любила его за то, что это был единственный человек, могущий с ней поговорить, возразить ей. Только ему она давала читать свои стихи.
Мать Михайловой – высохшая и злая Антонина Федоровна не любила, но боялась Царева, и всегда затихала, когда он приходил.
Я бы с великим удовольствием написал о жизни Натальи хоть что-нибудь еще, но мне нечего писать. Она никогда не общалась сама, никогда не писала писем и не звонила по телефону, никогда не оставалась ни с кем ничего отмечать. Она только высказывала свое мнение, если ее сорок раз об этом попросят. С виду она была простой женщиной. У нее были тонкие сухие волосы, маленькая грудь – самая заурядная внешность. Но у нее были жгучие черные глаза. Блестящие, горящие нескончаемой злобой на весь мир две пасти Вельзевула. Ими она жила, компенсируя несчастие своего жизненного пути исходящей тлетворной энергией Зла. Зла беспомощного, зла забытого, зла, ненужного даже злым…
Отчего люди бывают несчастны? Думал ли ты когда-нибудь об этом? Я думал достаточно. Может быть оттого, что их гений не был признан обществом, окружающими людьми; что его «Я», его «эго» было выставлено на посмешище взрослыми, как только слабый голосок самостоятельности робкими словами заявил право на жизнь, право на достойное место под солнцем???
Этот взгляд, обратившийся с доверием к, казалось бы, самым близким душам, желающий правдивой положительной оценки, встречает ласковое снисходительное похлопывание по шее и убивающие всю охоту к жизни, интерес к ней, слова a-la «подрасти!».
Ты утопал когда-нибудь в траве, в кристально чистом небе, которое было единым целым с потоком твоих мыслей, которые дарят положительную энергию воздуху, воде, земле?
Я люблю прогуливаться глубокой ночью, уходить от урбанизованных придорожных деревьев. Они смотрят на тебя не живо, не искушенно, а как-то тихо; не вливают тебя в себя. Странно, но я не устаю, когда часами смотрю на колышущийся рельеф и дышу, и думаю: «Ведь эта зелень, то, что окружает меня, никогда не предаст, не обманет, она не стесняется своей наготы, она, наоборот, принимает тебя, входит внутрь чистым запахом природного сока».
Очень часто я близок к сумасшествию, когда мои глаза не успевают принять всю информацию, исходящую от угасающего солнца, которое начинает давать жизнь другой природе, от свежей прохлады, от пения птиц. Я не желаю в такие моменты думать о завтрашнем дне – он принесет боль, ритм, сосредоточенную мысль. Нет; весь человек биологический – в единении, в слезной мольбе, простертой к Богу; только тогда он чувствует свободу мысли… недумание, его свободный поток, а тело – это орудие передачи чувств в материальный, окружающий мир.
Тысячный раз уходит Солнце – великая и могучая империя; это хорошо – словно ластик, оно стирает страдание дня, отдаляет нас от него – это плохо – оно взойдет завтра, чтобы, оповестив первым лучом, разбудив нас, сообщить о еще одном, зачеркнутом и безвозвратно отдаляющемся дне, о приближении окончания пребывания нас среди любимых людей; это новая жизнь; каждый день – эпоха; но почему же все движется не к созиданию, а к разложению? – тонко продуманный сценарий!
Я смотрю на свои руки и понимаю, что вскоре, поверь, во вселенском масштабе наша жизнь ничтожно мала, они станут дряблыми, мою голову уложат на подушки, а зеркала завесят.
Думал ли ты когда-нибудь, что такое Бог? Нет! Вот поэтому и не веришь в него! Но стоит только прислониться к дереву и обнять его, просто рассказать Господу все, зарыдать, вытереть слезы, продолжить говорить, не переставая… Посмеются все, но Он выслушает и подарит мысль, следуя которой ты поймешь, куда нужно идти по этой опасной дороге, именуемой «Жизнь».
Кругом все пропитано некоей атмосферой ожидания. Человечество, как процесс, стремится в даль, к цели, которую ясно себе не представляет. Что происходит с поколением, которое уже занесло ногу над миром, желая вступить в союз жизни и власти? И пусть живут слабые и убогие, коих подавляющее большинство в молодежи грянувшего века. Не им, но сильным духовно, реформаторам мысли, я бросаю к ногам слова и деяния.
Цените секунды – из них слагаются поколения; цените миг – он решает судьбу поколений. И чем меньше длится мгновение, тем сложнее им управлять и контролировать его…
В одинокой квартире, со своим холодом, мышами и черствым хлебом, жила одинокая Наталья Михайлова.

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Куда пойти? Темно и пусто все.
Глаза фонарные давно повыбиты…
Народ попрятался. Все заподвалились да
зачердачились.»
А. Кузьмин


Мурка.

Кто думал о цене прощения? Нет, не о самом факте его, а именно о моральной стоимости искупления! Вряд ли кто. Нам это не выгодно, и пусть останутся суицидальными клоунами те, кто решился сбросить с высокого этажа, вместе с телом, свою слабость или позор. Куда бы ни приземлилось тело, позор и слабость траурной сеткой опустятся следом, в души близких.
Истинные слабость и позор – в головах действующих лиц жизни каждого отдельного человека. Действие – крючок, цепляющий нас, опутывающий паутиной обязательств поведения. Мы мечемся, но своими духодвижениями лишь растягиваем ловушку собственного мозгового сочинения в улыбку-усмешку судьбы, гротеск созерцания, отвлеченного созерцания нас…
В квартире Михайловой, на печально пятом этаже, горел свет изжелта белой лампочки, прикрытой самодельным абажуром, выцветше-красным, с черной оборкой.
Беседы не вязались, но чувства были поделены. Одни ощущали настороженную пустоту, но другие… Другие понимали, что их вина замыта горем и мыслями об ином. О, мощь трусости, способная умалить личность до таких размеров, что никто и никогда не поймет, насколько она эпохально велика цинизмом и силой противостоять боязни осознания истинной правды несостояния себя.
- Вот такая она, жизнь человеческая, - негромко и вдруг произнес Коля, глядя в пол.
- Что наша жизнь?- перебил Царев,- Сплошной круговорот. Мы живем, вроде бы довольные, но через некоторое время жалеем. Сопоставляя свою жизнь с жизнью Димки, я чувствую робкую обиду, что у меня чего-то нет, однако, созерцаю сотни других более жалких жизней и жалею уже не себя, а их. Сравнивая же свое детство с детством простого глупого мальчишки с соседнего двора, который все лето проводил в драках, я и жалею его, и завидую. Есть доля романтики в таких потерянных годах. Это только для меня так. Для него иначе. Он не сожалеет о них; разве можно сожалеть о своем прошлом? Это же значит осознать возможность провала всей жизни. Редко человек может дать адекватную оценку ошибкам и проигрышам. Многие, кому сильно доставалось от жизни, перестают ее ценить. Они считают, что с каждой новой трудностью они справятся. А когда это не получается, то, придавленные провалом, становятся беспомощными. Но, оклемаются, и снова head first. Из-за этой врожденной отчаянности они не раскрывают себя в полной мере, так и умирая, загнанные жизнью не только в рамки понятий жизненных устоев, но и в хлев опошленных эстетических представлений. Неужели можно жить, не мыслив; вернее, не изливая мыслей как-нибудь невербально, то есть через музыку, стихи, живопись и так далее.
Имея в своей жизни переживания, хранить их в себе – типичный консерваторский обскурантизм. Глупая злость на Ничто.
Молодежь бездумно распоряжается своими днями. Они вылетают в трубу. Развлечения на последние деньги – вот девиз, негласно господствующий в большинстве сегодняшнего «будущего». Сие будущее абстрактно до черноты. Руководствуясь деревенским пониманием серьезных чувств и мер, молодые души подписывают себе смертный приговор. Хотя до осознания рукой подать; лишь несколько часов мышления плюс правильного восприятия.
Забитый ум – скованная свобода. Вечная глупость – ведь это страшнее ядерной войны. В последнем случае умирают все разом и мир окончен, а в первом – идет медленное вымирание и взращивание дебильного поколения. Говоря в масштабном смысле – самоубийство, поскольку, чем глупее человек, примитивнее, тем он агрессивнее.
Взгляните на часы – это секунды вашей жизни, они кажутся мизером по сравнению с годом, но стоит помнить, что этот самый год из этих самых секунд и состоит. Больше не вернется «вчера». Поэтому, какие бы условия ни были, повышайте свой интеллектуальный уровень. Социальное положение и другие люди могут отнять у вас все земное, но самое высшее может отнять только высший разум.
Ограждайте свой мозг от общества, оно грязно и несчастно от своего тупизма. Пусть оно однажды стадом рухнет в пропасть, Вы не окажитесь там, занесенные случайной ошибкой. Вы меня понимаете?
Подростки послушно закивали головами и скромно отпили чай. Молчание вновь нависло над маленьким журнальным столиком с конфетами в треснувшей стеклянной вазочке.
Ближе к полуночи в дверь Михайловой постучали. Стук был тревожный и громкий. Сумасшедшая мать Натальи замонотонила: «Вот, опять здесь сюда кто-то пришел! У меня голова болит, а они все сговорились ходить сюда! Открывай, пусть заходят, только бы скорей не приходили здесь сюда…Буржуазия! Отстаньте от нашей семьи!»
Наталья прошла сквозь бредни матери к двери и, щелкнув замком, открыла. На пороге стояла тетя Оля.
- Артем не у вас? – спросила она тоном, по которому было ясно, что она уверена – сына здесь нет.
- Заходите, - только и смогла проговорить Михайлова. Тетя Оля была бледна, губы дрожали. Она зашла, и Михайлова принесла ей воды.
- Наташенька, милочка, где же он может быть? Я уже все подъезды обошла, думала, где-то плачет. Так ведь переживал за Димку, царствие ему небесное. Все считал, что он тоже виноват.
Вдруг в прихожую вошла мать Михайловой. Она, сухая, со скелетно заострившимся подбородком, пустыми омыленными карими глазами и одеялом на голове, торжественно заговорила:
- Наташа, что здесь за люди?! Уходи вместе с ними! Один покойник и еще один покойник скоро будет. Что ты мне тут горе водишь с этими людьми! Они наше счастье воруют, горе свое оставляют, что аж бесы по алтарю бегают. А у меня потом голова болит, разрывается!
С этими словами она неожиданно скинула одеяло и бросилась на тетю Олю с криком: «Вон, проклятая, вон!!!»
Наталья схватила безумную мать за кофту, и резкими движениями стала оттаскивать ее в зал. Тетя Оля шарахнулась к выходу, ударилась о дверь и застыла, закрыв рот руками. На шум вышел Царев. Он плотно прикрыл за собой дверь в комнату. Михайлова уже успела уложить мать на диван, и теперь сидела, крепко держа ее за руки. Царев вздохнул и прошел в коридор. Не говоря ни слова, он оделся, и только подойдя к двери, пристально посмотрев тете Оле в глаза, произнес:
- Все будет хорошо, я найду Артема. Сегодня. Идите домой!
- Спасибо тебе Димочка, милый мой человечек, спасибо, золотце!- она поцеловала Царева в обе щеки, обняв его двумя руками.
Он вышел один; с крыш и деревьев капало. Царев подставил руку под сток. «Дождь…близится безумие».

***

И он двинулся на окраину поселка, туда, где помятая телефонная будка с травматически открытой дверью приглашала позвонить в компании гудящего фонаря, что-то передать на расстояние.
Царев миновал её и пошел уверенными шагами дальше, в темную глушь осени, туда, где начиналось большое местное кладбище.
Ноги вязли и скользили по грязи, смачно размешанной машинами. Не доходя несколько метров, Царев остановился. Сквозь мягкий шум дождя он слышал рыдания и всхлипывающие возгласы. Тихо, стараясь не вспугнуть источник звуков, Царев пошел, аккуратно ступая по траве и земле. Вне всякого сомнения, это был Артем.
Могила Димки была с восточной стороны, на самом краю кладбища. Она была усыпана цветами и венками, на которых лежала большая черно – белая фотография. Царев включил фонарик и, быстро осмотревшись вокруг, направил свет на Артема.
«Какие безумные большие глаза! Артем в недоумении встал, попятился назад, споткнулся и упал на бок; стал неуклюже подниматься, но приостановился, держа что- то под майкой.
- Что ты здесь делаешь? – нервно и строго спросил Царев.
- Я не один, я не один пришел, она должна знать, что я не виноват…
- Что у тебя там спросил Царев, указывая на майку и подходя к нему.
- Это мое. Это мое, что хочу, то и делаю!- Артем стал отползать от Царева, но тот твердо приблизился и взял его за руку. Артем вырвал грязную руку и истошно закричал:
- Нет, вот, я не виноват, прости, меня, нет, не я, другие, Димка, они хотели, не ты убил, я знаю. Мы пришли просить прощения. Мурочка, смотри его могилку,- Артем выхватил из-за пазухи мертвую кошку и стал трясти её, раздвигая и сдвигая ей лапки,- вот он где и не виноват, не виноват, Мурочка, Мурка моя, это не он, слышишь?!!!
Вдруг Артем отбросил мертвую кошку и стал двумя руками, стоя на коленях, рыть могилу. Царев схватил ребенка за локоть и рванул на себя.
- Не пущу одного, он не виноват,- завопил Артем и, схватив Мурку за лапку, сунул в вырытую ямку. Царев еще раз рванул на себя, и Артем укусил его. Перетерпев боль, Царев взял Артема за руку и вывел за кладбище. Ребенок сразу притих и послушно шел за своим ведущим.
Также молча, Царев привел Артема домой, позвонил в дверь и, не дождавшись, пока откроют, ушел.

re:РОМАН СИГМЕРА "ВСЕ ГРЕХИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"

Человек . это существо,
живущее благодаря неравенству .
Аристотель.

Великое искусство.

Дождь. Опять вернулся из моих грёз; плакать мне в глаза; каждым
стуком напоминать мне о чем-то ушедшем; травить меня животным
чувством любви. Что, дружище? Заходи, заходи в мою душу, поведай мне
о том, что делают некогда любимые люди, сидя в своих игрушечных
коробках-домах. Я вливаюсь в тебя и, освежающая прохлада потоком
движется мне навстречу. Тишина полная, только ты шумишь; такая
свежесть. Даже мысль очищается. Это необъяснимое состояние зовет в
Вечность; держит лишь осознание присутствия в этом мире тех самых
коробок с мучениями, рассованных по ночной земле желтыми квадратами.
Среди них живут и те, с которыми я когда-либо сталкивался. Они
готовятся принять следующий день пустоты, следующий день
тривиальных копошений, следующий день, наполненный
псевдопродвижением к вершине понимания окружающего мира. Люди
готовятся ко сну, чтобы завтра опять к нему готовится!
На работе думай только о работе! - таков их завтрашний лозунг. В
конце недели . маленькое развлечение. О, Господи! Может быть. Он был
прав? Почему все в мире движется к разрушению, а не к
созиданию. Наверное, потому, что вечное созидание невозможно, а
разрушение можно продолжать до бесконечности, даже Хаос можно
разрушить (тогда выйдет основной кусок созидания, а потом . по
новой)!
Я хочу что-то сделать всему миру, но чувствую, что силы мои еще
невелики. И дождь бережно возвращает меня обратно с отеческой
осторожностью. Я гляжу на часы . страшный механизм; его непреклонный
марш каждой секундой выражает неприязнь человеческого начала ко всему
человеческому. Глупое размножение . сорение жизнями, которые будут
брошены, отправлены в утиль, приводит меня в уныние. Ведь те, кому я
улыбаюсь, с кем общаюсь . многие относятся к таким людям. Они живут,
не понимая своей миссии. Родили; они копошатся в жизненной каше,
выбирая куски пожирнее и отбрасывая загрязненные их же руками
кусочки счастья. Их счастье . в неведении, в прямом подходе к
основным жизненным догмам. Отсутствие абстрактного мышления, его
боязнь, opinion. Это могильный крест на жизни, которая будет
признана потерянной циничным подытоживанием разума, самого жестокого
и бесцеремонного жителя человеческой плоти. В этот момент горе будет
неисчерпаемым, а именно, вспомнится каждое мелкое событие, могшее
изменить траекторию движения жизни. Так стоит ли сейчас ошибаться,
чтобы потом сожалеть. Решительно . нет! Вот и я стараюсь извлечь из
каждой своей ошибки максимум пользы.. И она тогда превращается в
предупреждение. А, перефразировав одного знаменитого медика, можно
сказать, что будущее принадлежит литературе предохранительной.

***

Царев шел к Михайловой. Уверенно, по-рогожински ступал по темной
слякотной, обратно -V- образной дороге. Свет горел. Она однозначно
ждала. Ждала ответа, и с животным страхом прислушивалась, нет ли
шаркающих поступенных шагов. Его шагов. И вот они зазвучали, такие
неспешные, ассоциирующиеся с ударами умирающего сердца. Наталья
открыла дверь.
- Ну, что, ты нашел Артема?
- Да, но теперь он вряд ли сможет адекватно воспринимать мир.
- Естественно, ведь такие стрессы ребенку не под силу. Я одного не
пойму, зачем ты это делаешь?
- Что?- осёкся Царев, и глаза его забегали.
- Ничего! . Наталья впустила Царева и закрыла дверь.
Царев и Михайлова сидели молча. Вдвоем. Они старались не смотреть
друг на друга.
- Знаешь, Наталья, я задумал огромный план. Я хочу найти ту нить, тот
миллиметровый отрезок понимания, который отделяет серость от
безумия. Тот резервуар, ничтожно малый, в котором живут гении. Хочу
выявить технологию приготовления гения. Основной компонент .
стресс!
- Дима, нельзя проводить такие эксперименты, незачем. Не слишком ли
это жестоко?
- Жестоко?! Сколько существует цивилизация, столько она задается
вопросом, почему появляются гении и следствием чего они являются?
Однако, дальше удивления, восхищения и возведения их в ранг, никто не
двигается. Почему? Потому что никто не хочет ради единиц развивать
учение.
Округлая и гибкая психология гениальных индивидуумов не поддается
сомнению из-за пароксического стремления общества познать внутренний
мир подобного экземпляра и невозможности этого. Извечная людская
страсть докопаться до истины, разложить все по косточкам, залезть в
индивидуальные метафизические представления человека, чьё выражение
душевных порывов, реализованных искусственно, привлекло внимание, не
находит конечной точки, ответа. Потому что, познавая внутренний мир
гения из его описания или еще откуда-нибудь, человек считает это
эпатажем, хотя, возможно, это и есть то инакомыслие, отличное от
установленных норм. Вопрос риторический: какое право имеет тот или
иной человек или группа людей запрещать те или иные действия другому
человеку или группе людей? Никакого! Однако мы сталкиваемся в жизни с
подобными явлениями ежедневно. Не берем в расчет законодательства,
запрещающие действия прагматического характера, направленные на
причинение материального вреда; ведь искони человек ставил перед
собой великие цели и пытался достичь их путем осознания, то есть
работы мозга, движения мысли. Многие пункты законодательства, равно,
как и мнение, признанное большинством, противоречит тем нравственным
канонам, которых придерживаются гении. Следуя элементарной логике,
мы приходим к выводу, что все гениальное противоположно всему
ординарному. Однако, несмотря на противоположность, ординарное
всегда признает гениальное, причем, само же его и выводит.
Следовательно, гении являются общественно признанным выделением.
Обращаясь к природным примерам, мы встречаем, что все выделяемое
является концентрацией лучших свойств, отдаваемых для продолжения
рода и лучшей жизнедеятельности плодов. Но природа, в нашем
представлении, не имеет социума, разве что на другом уровне, а нам
нужно разбирать то, из чего мы сможем исходить посредством примеров.
Таким образом, очевидно, что общество, обладая мнением и разумом,
осмысленно выделяет некоторых людей, восхищаясь ими и изучая их
творчество. То, что гениальные люди есть люди, что-либо творящие и
мыслящие, в обязательном условии и тандеме этих двух свойств,
доказано не одним поколением. Если общество, понимающее
нестандартность мыслей некоторых людей, возводит их в степень гения,
восхищаясь творчеством, то выходит парадокс, что социальное мнение
разрывается в цепочке своих логических умозаключений. Более доступно
объясняя: как можно не приветствовать то, что приветствуешь?
То, что мышление гения нестандартно, можно понять органолептически,
ведь наше творчество является следствием работы духовных сил. Это
восприятие . переработка внутри, посредством оценки, с учетом
индивидуальной психологии, и, в качестве конечного итога,
преобразование в нечто материальное. И вот, насколько это
преобразование будет интересно наибольшей массе людей, тем выше
процент гениальности.
Потенциал гения, как такового, есть в каждом человеке. Только одни
стараются и реализуют свои мысли, а другие - нет. Но и у тех,
которые реализуют мысли, есть различия. Гением нельзя назвать
человека, чья реализованная мысль не нова, и безынтересна вместе.
Если же сей ментальный товар не нов по своей идее, но ищет развития
темы или движения, то такого человека можно назвать гением при
условии, что его творения подвергаются какой-либо критике. По тому
как то, к чему общество равнодушно, не может быть гениальным. Ведь
гений выделяется или признаётся обществом, а признание есть, в своем
роде, неравнодушие. Однако, отрицательное неравнодушие есть прямой
путь к забвению. Причем, недолгий. Но это при условии дальнейшего
бездействия.
Следовательно, творчество, не нашедшее частичного признания .
негениально. Но и нашедшее частичное признание не всегда будет
гениально. Все зависит от контингента поклонников. Если это люди,
начитанные и искушенные в искусстве, то процент гения измеряется
соотношением, в данной сфере, количеством поклонников в данном
направлении к количеству поклонников данного автора. После сравнения
показателей нескольких авторов, гением можно признать того человека,
процент которого не ниже девяноста. При этом следует иметь в виду,
что понятие понравилось необязательно включает в себя понятие
осознал .
Нынешнее общество запуталось в своих идеалах. Гений всегда граничит с
безумием, ибо оно и есть полное инакомыслие, от большого ума
произошедшее. Не смейся, я не имею ввиду городских дураков. Их
сумасшествие от какой-то неожиданной трудной ситуации, вызвавшей
перенапряжение мозга.
Сейчас люди выбирают себе страшные идеалы, истинных гениев,
революционеров мысли. Но все общество, в стадизме своем, серым
потоком пытается пройти по светлой дороге. О, оно никогда не поймет
эту дорогу; потому, как, в постоянном стремлении найти вожака, не
познать свободу мысли. Нужно быть дерзким, бросать вызов устоям.
Тогда стадо преклонится перед тобой. А чтобы быть гением, нужно
безумно любить себя и свое творчество. Одной природной одаренности
тут мало. И я творю, творю свои умозаключения, чтобы однажды явить
их миру, и чувствую те страшные минуты, грозящие уходом в мир
инакомыслия.
- Ты хочешь сказать, что чувствовал минуты озарения?
- Да, да. Не знаю, гений ли я, но темными вечерами, когда за окном
бушует стихия, я чувствую его, этот порыв, этот шквал
бессознательного подчинения высшему, в котором творили признанные
гении свои шедевры. И тогда мне пронзительно больно, я начинаю
мыслить над тем, как нужно, необходимо, своим умением говорить,
изменить чью-нибудь судьбу. Ведь изменяя ее мы побеждаем Бога.
- Я догадывалась, что это ты убил Димку. Страшные слова ты говоришь,
но я люблю тебя за них, люблю страстно, неистово, океанически. Но
неужели ты не боролся с этим порывом, он же . само Зло и погубит
тебя когда-нибудь.
- С ним невозможно бороться! И когда я чувствую его, то начинаю жадно
мыслить! Нет, это и есть приступ гения, гения, который посещал
великих творцов бессмертного. И в агонистическом бреду я чувствую
момент истины, точно такой же, когда Кустодиев в безудержном порыве
творческого безумия свихнувшейся кистью писал своих женщин, свято
веря в их красоту; когда Бах, питаясь хлебом и водой, в сырой
комнате, при тусклой свече, впервые открыл нам математику Вселенной,
уложив необъятное в бессмертную токкату ре-минор; когда Пифагор,
уходя в схоластические размышления, нашел свой эйдос, узрев в нем
новый идеал.
То все . гении страдания, иных гениев не бывает. И я хочу страдать,
потому и подтолкнул Димку. Но, погубив одну жизнь, через страдание я
познаю истину, и принесу много больше пользы этому миру.
- Но чем?
- Своими измышлениями!
- Всем пользу не принесешь, это под силу только идеальному человеку.
- Так что же ты хочешь сказать?
- Я не говорю, что становлюсь идеальным человеком, но я наметил себе
путь к этому. И если добрыми намерениями выстлана дорога в Ад, то не
надо иметь много ума, чтобы понять, какими деяниями можно добиться
Света. Я действительно болею за Димку, ведь чем моложе и невиннее
человек, тем больнее с ним расставаться. Но если бы он жил, то его
хрупкое сердце не выдержало бы дальнейших испытаний, уготованных
жизнью. А теперь он навечно чистый и хороший.
- Но, может, живой он принес бы огромную пользу и сделал бы много
- доброго.
- Может, но этот мир жесток по отношению к хорошим людям. Там они
нужнее и полезней.
- Если здесь все так плохо, а там хорошо, так что же ты не лишил себя
жизни-то, почему не ушел в мир всепонимания, а отправил туда ребёнка?
- Я слишком поздно осознал значение этого мира и ненужность правды.
Димка был бы еще одним человеком, потерявшим себя в океане серости.
А еще, если честно, это очень интересно наблюдать, как ломается
психика и заканчивается жизнь. Все, все мы внутри любим плохое, и
при всем осознании мерзости поступка и его последствий, все равно
совершаем. Вершим!!! Только не все могут признаться в этом. Что же
касается юного покойника, то я не могу победить животный страх перед
смертью, а Димка смог, ведь смерть принять единожды милей, чем каждый
день в сплошном страдании жить. Это еще Эсхил подметил.
Отстаивая правду, мы будем вынуждены убивать ложь. Но её ничем,
кроме как оружием не истребить. А убивать без оружия, - это великое
искусство.
Царев замолчал и подошел к окну. Восходило солнце нового, страшного
дня.

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

«Человек – это существо,
живущее благодаря неравенству».
Аристотель.

Великое искусство.

Дождь. Опять вернулся из моих грёз; плакать мне в глаза; каждым стуком напоминать мне о чем-то ушедшем; травить меня животным чувством любви. Что, дружище? Заходи, заходи в мою душу, поведай мне о том, что делают некогда любимые люди, сидя в своих игрушечных коробках-домах. Я вливаюсь в тебя и, освежающая прохлада потоком движется мне навстречу. Тишина полная, только ты шумишь; такая свежесть… Даже мысль очищается. Это необъяснимое состояние зовет в Вечность; держит лишь осознание присутствия в этом мире тех самых коробок с мучениями, рассованных по ночной земле желтыми квадратами. Среди них живут и те, с которыми я когда-либо сталкивался. Они готовятся принять следующий день пустоты, следующий день тривиальных копошений, следующий день, наполненный псевдопродвижением к вершине понимания окружающего мира. Люди готовятся ко сну, чтобы завтра опять к нему готовится!
«На работе думай только о работе!» - таков их завтрашний лозунг. В конце недели – маленькое развлечение. О, Господи! Может быть… Он был прав? Почему все в мире движется к разрушению, а не к созиданию. Наверное, потому, что вечное созидание невозможно, а разрушение можно продолжать до бесконечности, даже Хаос можно разрушить (тогда выйдет основной кусок созидания, а потом – по новой)!
Я хочу что-то сделать всему миру, но чувствую, что силы мои еще невелики. И дождь бережно возвращает меня обратно с отеческой осторожностью. Я гляжу на часы – страшный механизм; его непреклонный марш каждой секундой выражает неприязнь человеческого начала ко всему человеческому. Глупое размножение – сорение жизнями, которые будут брошены, отправлены в утиль, приводит меня в уныние. Ведь те, кому я улыбаюсь, с кем общаюсь – многие относятся к таким людям. Они живут, не понимая своей миссии. Родили; они копошатся в жизненной каше, выбирая куски пожирнее и отбрасывая загрязненные их же руками кусочки счастья. Их счастье – в неведении, в прямом подходе к основным жизненным догмам. Отсутствие абстрактного мышления, его боязнь, opinion. Это могильный крест на жизни, которая будет признана потерянной циничным подытоживанием разума, самого жестокого и бесцеремонного жителя человеческой плоти. В этот момент горе будет неисчерпаемым, а именно, вспомнится каждое мелкое событие, могшее изменить траекторию движения жизни. Так стоит ли сейчас ошибаться, чтобы потом сожалеть. Решительно – нет! Вот и я стараюсь извлечь из каждой своей ошибки максимум пользы.… И она тогда превращается в предупреждение. А, перефразировав одного знаменитого медика, можно сказать, что будущее принадлежит литературе предохранительной.

***

Царев шел к Михайловой. Уверенно, по-рогожински ступал по темной слякотной, обратно -V- образной дороге. Свет горел. Она однозначно ждала. Ждала ответа, и с животным страхом прислушивалась, нет ли шаркающих поступенных шагов. Его шагов. И вот они зазвучали, такие неспешные, ассоциирующиеся с ударами умирающего сердца. Наталья открыла дверь.
- Ну, что, ты нашел Артема?
- Да, но теперь он вряд ли сможет адекватно воспринимать мир.
- Естественно, ведь такие стрессы ребенку не под силу. Я одного не пойму, зачем ты это делаешь?
- Что?- осёкся Царев, и глаза его забегали.
- Ничего! – Наталья впустила Царева и закрыла дверь.
Царев и Михайлова сидели молча. Вдвоем. Они старались не смотреть друг на друга.
- Знаешь, Наталья, я задумал огромный план. Я хочу найти ту нить, тот
миллиметровый отрезок понимания, который отделяет серость от
безумия. Тот резервуар, ничтожно малый, в котором живут гении. Хочу
выявить технологию приготовления гения. Основной компонент –
стресс!
- Дима, нельзя проводить такие эксперименты, незачем. Не слишком ли
это жестоко?
- Жестоко?! Сколько существует цивилизация, столько она задается
вопросом, почему появляются гении и следствием чего они являются?
Однако, дальше удивления, восхищения и возведения их в ранг, никто не
двигается. Почему? Потому что никто не хочет ради единиц развивать
учение.
Округлая и гибкая психология гениальных индивидуумов не поддается сомнению из-за пароксического стремления общества познать внутренний мир подобного экземпляра и невозможности этого. Извечная людская страсть докопаться до истины, разложить все по косточкам, залезть в индивидуальные метафизические представления человека, чьё выражение душевных порывов, реализованных искусственно, привлекло внимание, не находит конечной точки, ответа. Потому что, познавая внутренний мир гения из его описания или еще откуда-нибудь, человек считает это эпатажем, хотя, возможно, это и есть то инакомыслие, отличное от установленных норм. Вопрос риторический: какое право имеет тот или иной человек или группа людей запрещать те или иные действия другому человеку или группе людей? Никакого! Однако мы сталкиваемся в жизни с подобными явлениями ежедневно. Не берем в расчет законодательства, запрещающие действия прагматического характера, направленные на причинение материального вреда; ведь искони человек ставил перед собой великие цели и пытался достичь их путем осознания, то есть работы мозга, движения мысли. Многие пункты законодательства, равно, как и мнение, признанное большинством, противоречит тем нравственным канонам, которых придерживаются гении. Следуя элементарной логике, мы приходим к выводу, что все гениальное противоположно всему ординарному. Однако, несмотря на противоположность, ординарное всегда признает гениальное, причем, само же его и выводит. Следовательно, гении являются общественно признанным выделением. Обращаясь к природным примерам, мы встречаем, что все выделяемое является концентрацией лучших свойств, отдаваемых для продолжения рода и лучшей жизнедеятельности плодов. Но природа, в нашем представлении, не имеет социума, разве что на другом уровне, а нам нужно разбирать то, из чего мы сможем исходить посредством примеров.
Таким образом, очевидно, что общество, обладая мнением и разумом, осмысленно выделяет некоторых людей, восхищаясь ими и изучая их творчество. То, что гениальные люди есть люди, что-либо творящие и мыслящие, в обязательном условии и тандеме этих двух свойств, доказано не одним поколением. Если общество, понимающее нестандартность мыслей некоторых людей, возводит их в степень гения, восхищаясь творчеством, то выходит парадокс, что социальное мнение разрывается в цепочке своих логических умозаключений. Более доступно объясняя: как можно не приветствовать то, что приветствуешь?
То, что мышление гения нестандартно, можно понять органолептически, ведь наше творчество является следствием работы духовных сил. Это восприятие – переработка внутри, посредством оценки, с учетом индивидуальной психологии, и, в качестве конечного итога, преобразование в нечто материальное. И вот, насколько это преобразование будет интересно наибольшей массе людей, тем выше процент гениальности.
Потенциал гения, как такового, есть в каждом человеке. Только одни стараются и реализуют свои мысли, а другие - нет. Но и у тех, которые реализуют мысли, есть различия. Гением нельзя назвать человека, чья реализованная мысль не нова, и безынтересна вместе. Если же сей ментальный товар не нов по своей идее, но ищет развития темы или движения, то такого человека можно назвать гением при условии, что его творения подвергаются какой-либо критике. По тому как то, к чему общество равнодушно, не может быть гениальным. Ведь гений выделяется или признаётся обществом, а признание есть, в своем роде, неравнодушие. Однако, отрицательное неравнодушие есть прямой путь к забвению. Причем, недолгий. Но это при условии дальнейшего бездействия.
Следовательно, творчество, не нашедшее частичного признания – негениально. Но и нашедшее частичное признание не всегда будет гениально. Все зависит от контингента поклонников. Если это люди, начитанные и искушенные в искусстве, то процент гения измеряется соотношением, в данной сфере, количеством поклонников в данном направлении к количеству поклонников данного автора. После сравнения показателей нескольких авторов, гением можно признать того человека, процент которого не ниже девяноста. При этом следует иметь в виду, что понятие «понравилось» необязательно включает в себя понятие «осознал».
Нынешнее общество запуталось в своих идеалах. Гений всегда граничит с безумием, ибо оно и есть полное инакомыслие, от большого ума произошедшее. Не смейся, я не имею ввиду городских дураков. Их сумасшествие от какой-то неожиданной трудной ситуации, вызвавшей перенапряжение мозга.
Сейчас люди выбирают себе страшные идеалы, истинных гениев, революционеров мысли. Но все общество, в стадизме своем, серым потоком пытается пройти по светлой дороге. О, оно никогда не поймет эту дорогу; потому, как, в постоянном стремлении найти вожака, не познать свободу мысли. Нужно быть дерзким, бросать вызов устоям. Тогда стадо преклонится перед тобой. А чтобы быть гением, нужно безумно любить себя и свое творчество. Одной природной одаренности тут мало. И я творю, творю свои умозаключения, чтобы однажды явить их миру, и чувствую те страшные минуты, грозящие уходом в мир инакомыслия.
- Ты хочешь сказать, что чувствовал минуты озарения?
- Да, да. Не знаю, гений ли я, но темными вечерами, когда за окном
бушует стихия, я чувствую его, этот порыв, этот шквал
бессознательного подчинения высшему, в котором творили признанные
гении свои шедевры. И тогда мне пронзительно больно, я начинаю
мыслить над тем, как нужно, необходимо, своим умением говорить,
изменить чью-нибудь судьбу. Ведь изменяя ее мы побеждаем Бога.
- Я догадывалась, что это ты убил Димку… Страшные слова ты говоришь, но я люблю тебя за них, люблю страстно, неистово, океанически. Но неужели ты не боролся с этим порывом, он же – само Зло и погубит тебя когда-нибудь.
- С ним невозможно бороться! И когда я чувствую его, то начинаю жадно мыслить! Нет, это и есть приступ гения, гения, который посещал великих творцов бессмертного. И в агонистическом бреду я чувствую момент истины, точно такой же, когда Кустодиев в безудержном порыве творческого безумия свихнувшейся кистью писал своих женщин, свято веря в их красоту; когда Бах, питаясь хлебом и водой, в сырой комнате, при тусклой свече, впервые открыл нам математику Вселенной, уложив необъятное в бессмертную токкату ре-минор; когда Пифагор, уходя в схоластические размышления, нашел свой эйдос, узрев в нем новый идеал.
То все – гении страдания, иных гениев не бывает. И я хочу страдать, потому и подтолкнул Димку. Но, погубив одну жизнь, через страдание я познаю истину, и принесу много больше пользы этому миру.
- Но чем?
- Своими измышлениями!
- Всем пользу не принесешь, это под силу только идеальному человеку.
- Так что же ты хочешь сказать?
- Я не говорю, что становлюсь идеальным человеком, но я наметил себе
путь к этому. И если добрыми намерениями выстлана дорога в Ад, то не
надо иметь много ума, чтобы понять, какими деяниями можно добиться
Света. Я действительно болею за Димку, ведь чем моложе и невиннее
человек, тем больнее с ним расставаться. Но если бы он жил, то его
хрупкое сердце не выдержало бы дальнейших испытаний, уготованных
жизнью. А теперь он навечно чистый и хороший.
- Но, может, живой он принес бы огромную пользу и сделал бы много
- доброго.
- Может, но этот мир жесток по отношению к хорошим людям. Там они нужнее и полезней.
- Если здесь все так плохо, а там хорошо, так что же ты не лишил себя
жизни-то, почему не ушел в мир всепонимания, а отправил туда ребёнка?
- Я слишком поздно осознал значение этого мира и ненужность правды. Димка был бы еще одним человеком, потерявшим себя в океане серости. А еще, если честно, это очень интересно наблюдать, как ломается психика и заканчивается жизнь. Все, все мы внутри любим плохое, и при всем осознании мерзости поступка и его последствий, все равно совершаем. Вершим!!! Только не все могут признаться в этом. Что же касается юного покойника, то я не могу победить животный страх перед смертью, а Димка смог, ведь смерть принять единожды милей, чем каждый день в сплошном страдании жить. Это еще Эсхил подметил.
Отстаивая правду, мы будем вынуждены убивать ложь. Но её ничем,
кроме как оружием не истребить. А убивать без оружия, - это великое
искусство…
Царев замолчал и подошел к окну. Восходило солнце нового, страшного дня.

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

<a href='http://forum.smolensk.ws/viewtopic.php?p=265549#265549' target='_blank'>http://forum.smolensk.ws/viewtopic.php?p=265549#265549</a>

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

"Роман" читал ровно до того места, где якобы было уделено внимание религии... Дальше не читал. Че-то Реплики рипли...ой реплики Рипли кончились, неужто про религию больше нет ничего? )))) Ещё был сказано что Рипли - ударник, а что за музыку ты играешь? Не блэк ли? Или пэган накрайняк?

Единственное, что меня напрягло - это большая удельная плотность негатива-пафоса во второй так сказать главе ) устал немного от него...щас пойду дочитывать остальное ;-)

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

спасиббббо!
«Все люди равны в своем безумии»
С. Дали


Сальвадор Дали и Галя Дудойкина.


Целую неделю Царев никуда не выходил из дома. Все думали-гадали, что произошло, и постоянно спрашивали Декабрева, который ходил к нему ежедневно и оставался до глубокой ночи. Однако Леонард отмалчивался, а когда уж сильно доставали, отвечал уклончиво, мол, есть вопросы, на которые ему нужно знать ответы. Он стал каким-то раздражительным и закрытым.
И вот однажды, в яркий солнечный день, кокетливо прикрытый ароматными листьями, Царев заявился к Михайловой. Он вошел, припевая, веселый и начал с порога.
- Куда, куда делась тяга к оригинальности, элементарная индивидуальность? Испарилась вместе с мозгами грядущего и грянувшего молодого поколения. Смотрю на них и ужасаюсь. Когда-то на смену великому Гайдну приходит Рахманинов, на смену Да Винчи неукротимым смерчем прогресса является Сикорский, а на смену грации Рафаэля в блеске и великолепии, на нас снисходит гений Сальвадора Дали.
-Кстати, ты в курсе, что Дудойкина купила себе маленький флакончик духов «Сальвадор Дали»?
-Удивляюсь, что не ведро. То-то я смотрю, она проходит мимо меня на опасно близком расстоянии, очевидно, чтобы я учуял аромат и причислил её к лику оригинальностей. Я знаю, точно, что эти духи очень дорого стоят. Откуда у нее такие деньги. И вообще, где эта дурица откопала имя гения?
- Ей Декабрев рассказал о нем.
- Твою же мать… Каково звучит: «Декабрев повествует о Дали!» Она, наверное, намазалась, чтобы меня удивить.
- Вероятней всего так!
- Как можно опошлить имя гения.
- Она теперь налево-направо говорит, что у нее духи «Сальвадор Дали».
- По-моему, несчастный дебил Декабрев с несчастной дебилкой Дудойкиной в своей неудержимой тяге к искусству дошли до пароксизмов. Не слежу за хронологией сумасшествия Дудойкиной, но Леонард недавно попросил у меня книжку «Идеология национального большевизма». На вопрос, на кой хрен она ему сдалась, он ответил, что хочет узнать получше истинно русскую душу!
- Что, так и сказал?
- Конечно же, нет. Я не смогу повторить дословно его ответ по известным причинам.
- Это по каким?
- Я не владею теми словарными и лексическими приемами, коими владеет этот ребёнок!
- Ну, вот, а ты ищешь оригинала!
- Тьфу, дура ты, Наташа!
- А я на большее и не рассчитываю!
- Очень остроумно,- язвительно заметил Царев.
- За очень малый срок Леонард успел впасть во все крайности, какие только есть в нашем городке: меломаном он был, историком он был, фашистом он был, астрономом он был… Ну, кем он еще не был?
- Солдатом! Ха-ха-ха… Вот, куда ему нужно. Армия ума не прибавит, но дурь всю вышибет. Только в нем тогда ничего не останется.
- Знаешь, Дима, я на этот союз странный смотрю и никак не могу понять, как они уживаются?
- Дудойкина и Декабрев?
- Ага.
- Парадокс. Полное попрание закона о противоположностях, так сказать, дурак дурака видит издалека. Ну, и еще, конечно, не без посторонней помощи.
- А! так это ты все подстроил? Ну, скажи, ради чего? Ведь Леонард, по-моему, смышленый и добрый мальчик…
- Очень добрый, он друга своего угондошил от избытка доброты!
- Дима, ты перегибаешь палку, он тут не при чем!
- Нет, при чем, и как следует! Кто маленького Варламова последний обидел? Он. И я намеренно познакомил Декабрева с Дудойкиной, потому что внутри себя никогда и никому не прощу добровольного развития зачатков подлости.
- Ой, не входи в пафос!
- Ха, посмотришь, что я с ним сделаю, только время дай! Он будет раскаиваться. Я до него доведу степень его вины, дай только созреть этому плоду.
- Ты говоришь страшные вещи. Разве можно отвечать злом на зло? Наоборот, оставь его или помоги.
- Злом на зло нельзя?! А где тот критерий добра, которого все придерживаются? Нет его, и никогда не будет! Потому что благодетель есть производная Зла и Злу подчиняется. Благо только ради себя все делают, чтоб все смотрели и говорили, мол, вот он, герой, само олицетворение Добра стоит. И Леонард, этот маленький резвый поросенок, никогда не выбежит из хлева своего, пока не испытает горе от осознания необратимости последствий. Именно горе и страдание заставляют человека думать, развивают его мозг. Но станешь ли ты утверждать, что у горя и страданий положительный заряд? Так что же нас развивает?
- Страшные слова… страшные. Так говорит либо безумец, либо…
- Кто?
- Либо влюбленный.
- Что, в принципе, идентично! А если я и влюбленный, то не из ряда вон выходящий, ведь кого более всех любишь, того и мучаешь более всего.
- Неужели ты влюбился в…
- А это уже никого и ни в коем случае не касается! И вздумай лезть туда, ясно? Иначе не поздоровится. Сам разберусь, сам рассужу, и сам разрешу, и помощь тут ничья не требуется, равно, как не требуются соглядатаи.
- Да мне это и неинтересно. Если хочешь, то считай, что я ничего не слышала.
- И не нужно никому об этом говорить.
- Сам знаешь, что мне и некому! Но все же ответь мне…
- Ничего не буду тебе об этом говорить!
Они замолчали. Царев опасался, что в порыве своем мог себя скомпрометировать. Женское молчание, что вода: пока холодно – держится, а как согреют – разольется по всему свету. Поэтому Царев вел себя холодно с Натальей, хотя предполагал, что и в нее может кто-нибудь влюбиться, чем черт не шутит, и тогда она расскажет то, что знает, а это было бы недопустимо. Царев не хотел огласки, ведь все содеянное было не от души, а ради испытаний – порождений его мозга.
Неожиданно Наталья сказала:
- Вас, мужиков, надо истреблять!
- У тебя, чем больше привязанность ко мне, тем меньше разума. А вы, что вы будете без нас делать-то?!
- То же, что и с вами!
- Тогда в мире будут править сплетни и зависть!
И Царев вышел, громко хлопнув дверью.
Он шел так быстро, что при выходе из подъезда, чуть не сбил Дудойкину, проходящую мимо.
- Ой, извините! А, Галя, здравствуй!
- Здравствуй!
- Только о тебе говорили с Михайловой. Она сказала, что у тебя духи «Сальвадор Дали».
Дудойкина сначала смутилась, но ненадолго, затем с деловым видом произнесла:
- Да.
- Просто, поймите, Галя, я очень люблю этого великого писателя, а запах его духов вообще возносит меня к небу.
- Но я слышала, что он рисовал очень хорошо.
- Ах, конечно, но рисунки его малочисленны, а вот проза его бессмертна, как и стихи.
Дудойкина слыхать не слыхивала, видать не видывала творчество Сальвадора Дали, но перед Царевым не хотела показаться дурой, поэтому говорила, не спеша и привирая. Она не догадывалась, что над ней глумятся.
- Может, я покажусь некомпетентной, но его рисунки такие импульсивные.
- Да, да, Галя, вы правы, с висцеральным уклоном.
- В моих словах нет сарказма по адресу его творчества, но я сейчас точно не помню, что читала из Сальвадора Дали. Помню, мне очень понравилось.
- Вы так молоды, неужели вам было все понятно?
- Да, я все поняла. Он импульсивный.
- О, конечно. Наверняка вы читали его «Крейцерову сонату»?
- Да, про нее я говорила, что все поняла.
- Очень серьезное произведение, и если вы его поняли, то вы очень проницательны.
- Его импульсивные рассказы трогают меня до обскурантизма!
- Я с вами согласен, а что еще вы читали?
- Ой, точно не скажу, помню, там было про собаку…
- Браво, Галя, браво! Это его легендарное произведение «Братья Карамазовы». Как вы серьёзны в столь юные годы, читать такие тяжелые вещи. Что скажете про «Мастер и Маргарита»?
- Читала!
- Это картина Сальвадора Дали.
- Ой, то есть смотрела!
- А «Доктор Живаго»?
- Видела!
- Это роман Сальвадора.
- То есть, читала!
- Вы на редкость эрудированны!
- Нет, я сегодня импульсивная вся такая. А, правда, что его рисунки были еще и косноязычными?
- Ну, как бы это выразить…
И тут Царев так и прыснул со смеха, прикрывая рот рукой. Дудойкина слегка побледнела.
- Что тут смешного?
- Нет, нет, я не над тобой. Я вспомнил его смешные стихи…
- Какие?
- Летите, грусти и печали, к …ене матери, в …ду!!!
- Это Сальвадор Дали написал?!?!?!
- Да, да, только в русском переводе так звучит. На его родном южно-корейском это звучит несколько иначе!
Дудойкина начала понимать, что ее дурят, и побагровела от злости. Но тут из-за угла показался Декабрев, и Царев, спешно распрощавшись с ними, испарился, подготовив почву для беседы.
После этого, дома, он и написал свой ядовито-истеричный опус, который я привел без изменений в самом начале.

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Религиозный фанатизм сквозит в каждой строке, просто его надо уметь видеть. А реплки кончились потому(еще И.И.Христос говаривал), что бисер надо метать с умом, желательно перед тем кто это оценит...

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

2Ripley,
поэтому я перед тобой его и не мечу

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Пфф...

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

«Прости меня, но я не шут,
Хотя и был шутом.
И над словами, сказанными мной,
Все втихаря смеялись за углом».
М. Горбачёв


Первая кровь.

Леонард, увидев Галю, приветливо заулыбался, подмигнул левым глазом и наклонился, было, чтобы поцеловать её, но Дудойкина отскочила и с остервенением ударила его по лицу. Декабрев встал, как вкопанный.
- Что случилось, Галя?
- Оставьте нас, - взвизгнула Дудойкина, - ты ничтожество, ты некомпетентен в жизни, ты… ты… ты - аскарида человеческая! Ты поступил, как последняя свинья! Он меня оскорбил, а ты бездействуешь! Подонок! Мразь!
С этими словами Дудойкина топнула ногой, да так, что обрызгала грязью свои новые штаны. Она открыла рот, выпучила глаза и со всего маху ударила Леонарда сумочкой. Но и тут вышла оплошность. От удара сумочка сорвалась, открылась, и из неё высыпались все Галины принадлежности, в том числе и столь хранимые ею духи «Сальвадор Дали». Дудойкина мгновенно замолкла и уставилась на разбитый флакончик, как ворона на сыр, глупо моргая; потом она посмотрела на Декабрева, плюнула и ушла домой.
Дома же закатила такую истерику, с визгом и битьём посуды, что родители готовы были купить ей галерею в Фигейрасе и даже самого Сальвадора Дали, просто не знали, что это такое и в каком магазине это искать, в промтоварном или овощном! Галя вопила во весь голос, что они - глупые дураки, что её, несчастную, наказала судьба такими родителями, что её чуткое и хрупкое сердце разбилось о скалы родительского непонимания (вычитала и заучила).
А Леонард, бедный, раненный в самое сердце Леонард, с дрожащими губами, пошел к Царёву…
Тук-тук. И прошмыгнула, срезая углы, когтистая кошка. Тук-тук. Прошуршал мимо подъезда велосипед. Тук-тук-тук. И глаза, полные слёз, взмолились на дверь. Так они и стояли, друг напротив друга, дверь и человек. Она – с коричневой, облупившейся к середине, краской, с заглядывающим в исподнее души глазком и строгим крестом накладок; он - с чистыми вопросами и свободным резервуаром для ответов. Он, ребёнок, принимающий на веру всё, что первое попадёт в этот резервуар.
Замок щёлкнул. Немного подождав, Леонард осторожно открыл дверь и зашёл. Запах пустоты, и нет нигде света. Мрачно, хотя и утро.
Царёв сидел в большом коричневом кресле, спиной к двери и к вошедшему Леонарду. Молчание. Ребёнка начала брать дрожь неясности.
- Дима, я к тебе за советом, - осторожно сказал Леонард и тихо присел на край дивана. Он неприятно скрипнул. Царёв неожиданно встал и подошел к окну, на котором не было штор.
- Серо на улице стало. Очень резко. Ты любишь осень? – он повернулся и стал пристально смотреть не Леонарда.
- Не очень.
- Зря, она одна заставляет тебя думать и раскаиваться.
- Что ты сказал Гале? За что ты её обидел?
- За то, что она обижает тебя.
- Но если её у меня не станет, я буду одинок.
- Нет, у тебя есть я.
- Но ты мне, как второй папа. А родители есть родители.
- Нет. У родителей, а может и у старшего поколения, точнее, у некоторых его представителей, существует убеждение, что их жизнь есть непростой, но верный путь, что они великие люди большого масштаба. И всю эта великость их заключается в том, что они родили ребёнка, дали воспитание ему, причем с дальнейшим правом распоряжаться судьбой и жизнью. Разумеется, как часто они нарушают установленные нормы и установившиеся правила.
Они возносят себя над пьяницами, наркоманами, хамами, тем самым погрязая в осмеянном ими же пороке. Отрицая чью-либо гениальность, мы отрицаем её в себе. Потому что только глупец может отрицать наличие таланта у другого, не познав его всего, что невозможно.
Они проповедают жизнь ради жизни, то есть первично ставят работу и карьеру, оставляя искусству созидательному вторые роли. Безусловно, что питание и работа необходимы. Но для чего? Вот та развилка, на которой расходятся поколения. Мир устроен так, что материальная база существует уже многие годы, созданная бездушными существами, а по сему не брать ее во внимание нельзя. Но куда пустить эту материальную прибыль, на что потратить заработанные средства. Камень преткновения в этом море – цель. Пусть это звучит несколько пафосно, но духовный мир, ощущение его полноты в себе, неописуемо выше мыслей и дел земных, так сказать, прижизненных. Должна быть некая высшая, глобальная цель, которой мы служим; каждый, своими творческими силами вносит лепту в развитие мира, ноосферы. Лишь чем-то бессмертным можно принести пользу миру, а принцип «работа - дом» вызывает презрение, так как это мышиная возня, какую бы роль ни играла она для потомства, ибо и потомство, глядя на пример, будет жить неплодотворной, в ментальном плане, жизнью. Это будет полное бездействие мысли. А любое бездействие - есть смерть соответственного уровня. Любому человеку нужен духовный приют. Поэтому я тебе не родитель, ведь я с тобой, а не над тобой.
- У меня нет этого приюта.
- Есть. Это я. В конце концов, это Бог, его обитель, монастырь. Мне кажется, вот твой путь, Леонард. Ты согрешил очень страшно.
- Как?
- Из-за тебя Димка покончил с собой.
- Нет… не из-за меня, - Декабрев встал и бессильно топнул ногой.
- Успокойся, теперь не стоит анализировать прошлое. Я - твой настоящий друг, даю совет. Соберись, и, не говоря ни слова, уйди. Но с Галей стоит попрощаться. Подойди к ней, обними и поцелуй, и сделай напоследок что-то, чего никогда не было. Нужно уйти от родителей, восстать. Уйти от Гали, попрощавшись с ней от всего себя. Неужели ты так слаб духовно, что не понимаешь, что в свои юные годы уже убил человека?
Глаза ребенка расширились, он мял рубашку на груди и невидяще шарил взглядом по полу.
- А это будет любовь? – отрешенно спросил Леонард.
- Да, это любовь.
Царёв подошел, опустился на колени и нежно поцеловал его в лоб.

***
Леонард шёл от Царёва с каким-то новым, необычным чувством. Инь-янем в нем крутилось удовлетворение, стыд, полустрах, и, в широко раскрытой душе, внутреннее удивление давило естественность мысли. Он как-то неестественно быстро повзрослел.
Через целую вечность дорог, Леонард пришел домой, закрылся в комнате, лёг и уставился в потолок вопрошающими глазами. Боролись два человека. «Остаться здесь – трусость, уйти в монастырь – потерять будущее и земные радости; мороженое, пиво, друзей. Но, может, я их не потеряю, а получу огромное уважение. Будут приезжать. Неужели я виноват? Зачем я сделал это? Я не думал, что случится такое. Случилось… Надо решать, надо решать. Он прав, надо решать, ведь так я докажу свою любовь». Так лежал и думал Леонард.
***
Думала и Галя…
В её мозгу, работающем в аварийно-спасательном режиме, вертелись мысли о том, как она примет вернувшегося с повинной Леонарда. Закрывшись в своей комнате, она тщательно отрабатывала все варианты, а когда слышала звонок в дверь, то стремглав неслась на кровать и накрывала голову мокрым платком. На полу были предварительно разбросаны открытки и мягкие игрушки. На самом видном месте лежала коробочка из-под духов. На столе валялся длинный шарф, а возле него лист бумаги, на котором было написано: «Я разочаровалась в любви, как Айседора Дункан». Она, определённо, сходила с ума…
А Леонарда всё не было. День, два. Дудойкина уже вышла из образа, сидела на утренней кухне, ела яичницу с колбасой и запивала чаем. Простоволосая, немного заспанная, она чавкала и сплёвывала прожилки на стол. В дверь постучали. Галя сунула ноги в тапки и, в халате, пошла открывать. На пороге стоял Леонард, и как-то снизу смотрел на Галю. В его руке была большая роза. Дудойкина начала судорожно соображать, как себя повести, но в голову ничего не шло. Наконец, она отступила назад и, с возгласом «ах!», отвернулась. Леонард вошел и, обняв её, стал целовать. В какое-то мгновение он слишком сильно прижал её к себе, и у Гали вышла изумительная по громкости отрыжка. Запахло колбасой и кислым хлебом. Леонард отшатнулся, но, вдруг, бросив розу, подхватил Галю на руки и понёс в комнату. Дудойкина не сопротивлялась.
Очнулась она, когда всё уже было кончено. Полуодетый, уже, Леонард стоял на коленях возле кровати и целовал ей ладони. Долго. Затем встал, оделся, и, в пороге «прощай!», ушёл. Навсегда!

Re: re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

Ты не ответил на вопрос...

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

читай
Вот и все.. и настали минуты,
Вспоминать… и зализывать раны.
А.С.


Диалог.

Неужели не бывает вьюги осенью? Бывает. И летом бывает. Вьюга – это состояние души. Природа же просто показывает нам, пребывающим в состоянии недостигнутого гедонизма, изнанку нашего бытия. Душа, вечно желающая горячего лета знаний, остужается хлопьями лени, которая покрывает мезенхиму сознания до весны. Но придет ли весна? Наступит ли она? Или же вечная мерзлота перерождённой души навечно законсервирует потенциально благодатную почву, оставляя глубоко ядро истины, чьё тепло закончится лишь со смертью.
Царёв стоял у окна и смотрел во двор, где одинокий вечер костляво тянулся к небу уже оголевшими деревьями.
«Что он просит у тебя, этот вечер? А эти цветы, обречённо склонившие головы? Осень – палач. Изощрённый каратель, она сначала лишит их красоты и, как следствие, любви. Того, без чего они не проживут. Угасание определяет одиночество. И это страшно, ведь даже в аду душа не одинока. Но если здесь человек создает свой ад, то почему нет единомышленников и желающих в этом аду быть? Антитеза Богу и есть богоначалие. И сколько же мне придётся самому подчинять себе? Почему никто не хочет подчиняться мне, ведь я награжу!»
«Потому что подчинение – производная зависти!»
Царёв вздрогнул и обернулся. Никого. Но слова ещё были в гудении стен. Их кто-то произнёс. Глаза… угол… глаза… диван… глаза… трюмо. Он озирал комнату, крепко схватившись за подоконник. Замер. Тишина. Но что это? Какое-то необычное для слуха стекольное потрескивание, будто скребётся в окно домашняя кошка.опасающимися шагами, Царев пошел на звук. И в широко открытых глазах – удивленный страх. Неумолимо быстро он оказался в прихожей. Да, этот звук отсюда. Он включил свет и замер. На его глазах, электрически цокая и щоколадно ломаясь, трескалось большое, во весь рост, зеркало. Маленькие ответвления, отходившие от от центральной трещины, ртутью ползли к краям, искажая отражение обычной обстановки. И вдруг хлопнула дверь. Царев отскочил. Сердце его забилось отчаянным поршнем. Неожиданно стали хлопать все двери, наполняя квартиру адским грохотом, открываясь и с размаху захлопываясь крыльями раненной птицы. Их неровный шум бильярдно кидал голову Царева из стороны в сторону. Летели стекла и щепки, обрывались петли, рухнуло миллионом звонких осколков зеркало. Нервы сдали, и он, закричав, упал и сврнулся эмбрионом. Мгновенно все стихло. Царев открыл глаза. Потертый линолеум и руки в крови. Слетевшая и перекошенная дверь безразлично болталась. Казалось, сказочный кошмар кончился. Но что это? В комнате появилось какое-то странное свечение. Зеленоватое, оно отражением воды давало блики на стенах. Там, в этой комнате, кто-то был. Царев знал это. Он поднялся; осколки сотнями комаров впились в руку; осторожно ступая по ним, он отодвинул дверь. В его большом кресле сидели.
- Я ненавижу тебя! – произнес туберкулёзно свистящий и утробный голос. И слова эти прозвучали гнетущей прелюдией некоего вердикта. Рожденный, очевидно, в мучениях, голос этот, все же, был ему знаком.
- Я родила, надеясь на лучшее, но мучения мои не прекращаются. Ум, разум и логика – проклятый треугольник, ведущий к наказанию всех, кто его раскрявает. Он, проникая в кровь, приглушает Добро своим наркотическим действием. И он, искусив однажды, прямыми углами впивается внутри в душу. И ничем его не убрать. Этот треугольник – ты. И я…
Тут это таинственное нечто вскочило, акварельными мазками пролетело по комнате, и, схватив, Царева за горло, довизжало: «…ненавижу тебя!!!»
В его обезумевших от страха глазах отразились глаза его матери. Они, неживые и вылезшие, казалось, вот-вот сольются с ним. Он хотел крикнуть, но вместо этого начал кашлять, а изо рта вылетали кисловатые кусочки земли.

***
- …сейчас покой нужен, - произнес голос справа и над. Он как-будто вышел из ватной тишины. Царев устало приоткрыл глаза. Возле кровати сидела Михайлова и участковый врач.
- Так-так-так, слава Богу, пришел в себя, теперь нужно договориться с машиной и перевозить в больницу., - спешным шепотом сказала Галина Никитична. Она была в норковой шапке и сером пальто, одетом поверх белого халата, с врачебной сумкой.
- Позови Декабрева,- хрипя произнес Царев.
- Так, всё, я пошла,- вставая, сказала доктор, - я еще раз повторяю, покой. И никаких посещений. Завтра будет машина. До свидания.
- Ага,- безразлично глядя на нее, сказала Михайлова и положила свою руку на руку Царева. Тот слабым движение сбросил ее руку и, тяжело дыша, сказал: «Оставь меня… уйди, ты никому не нужна здесь. Чего приперлась?»
Глаза Михайловой намокли. Она поднялась, и, постояв секунду, шмыгая носом, произнесла: «Дима…я просто…» Но она не успела договорить. Смахнув с табурета воду и лекарства, он немощно перебил её: «Я сказал, пошла вон». Царев тяжело задышал. «Иди…жди. Я сам.»
Михайлова, осторожно закрыв за собой дверь, спустилась по серо-мокрым ступеням, и пошла по размякшей от дождя грязи своими размякшими от старости сапогами. Домой. И села за стол, и притихла, как мышь.
- Это ты пришла? – строгим голосом спросила ее мать, входя на кухню. Очевидно, она хотела начать очередной разговор. Но Наталья резко встала, схватила ее за волосы, дернула к себе, и прошипела ей прямо в лицо, широко открыв злобно-детские глаза: «Это я пришла…»

re:тпнбо уйзнетб "чуе зтеий юемпчеюеуфчб"

продолжение, которое доследовалось
Смерть. Ноль. Механизм.

Не верьте, не верьте в радужную невинность солнечных дней. Корни этой радуги в воде. И они давно сгнили в ней, отравив яркие цвета прозрачным самообманом и пластиковыми мыслями о будущем.
Будущее не вверху, а впереди. И необходимо стремиться туда, а не вглядываться в непостигаемое. Но на пути этом нужно оставлять после себя как можно больше духовных памятников, этих бессмертных монументов жизнедеятельности. Вслушайтесь в крик новорожденного. В этих невинных звуках томится обреченность, и сквозь них я слышу похоронные звуки ударов по гвоздю гроба.
Мое сердце замирает… Потому что ему понятно, как взаимосвязаны жизнь и смерть. Закрой глаза. Слышишь? Осень…
«Осень; моросит предвестником упокоения. Она неуютная. С ней неудобно жить. Шаги… Раз… два… три. Замерли. Опять направились. Одиноко и пасмурно. Они идут к Михайловой, эти шаги. Дверь, звонок, дверь. Бледная она, страшная, как ведьма, и глаза черные горят, вороньи. Ждет меня. Свою жизнь хочет прилепить к моей, боится остаться за оврагом нужности. Какая гадкая, прыщавая, костлявая».
Царев пристально смотрел на Михайлову. Он осунулся, как – то постарел, губы болезненно дрожали.
- Дима, что случилось?
- Проклятая тишина; безмолвное отречение достающих меня сторонних и посредственных душ. Они хотят видеть мою боль. Но ими не учтено, что, замыкаясь в себе, я во сто крат могущественнее их своим величием, своим громадным эгоизмом, своим самомнением. Пусть непонимающие меня утонут в невежестве, ведь я для них обскурант, но лишь потому, что они рассматривают меня вблизи. Большое видится на расстоянии.
Унижая и оскорбляя меня, глаза их наливаются ненавистью, ибо они мгновенным вихревым порывом осознают мое превосходство, что перерождает их в саму зависть.
Эгоизм – есть высшая степень духовной гармонии с самим собой. Но и общаясь с другими, я иду не напрямую, а через всю сущность и плоть моего бытия, сквозь все мои идеалы.
Как потрясающе осознавать превосходство своего разума над умишками прохожих, читать в их взгляде исключительно дешевое самолюбование. Я вижу вас, люди; я пресыщаюсь моральным удовлетворением вашей эклектичности; я играю с вами; я могу под вас подстроить свой взгляд, свой ход мыслей, свой говор, а вы – нет! Вы дешевы своей формальностью, заложенной в вас генетическим кодом вашего имени. И лишь я пью из вас энергию, играю вами, как куклами. Хотя бы и в мыслях своих!
Мир меняется очень медленно из–за тормозов, и, в целом, происходит крайне утопичная, тривиальная, стандартная и консервативная формация. До безумия непонятно, почему мир, в большинстве своем, все веселится. Я открыл уже давно, что радость и праздность – прерогатива дураков. А без них было бы некоторым очень тяжело, потому что дураки создают себе кумира и питают его собой же. Однако Бог говорит: «Не создай себе кумира!». Я же считаю наиболее приближенным к Библии создание своего собственного, индивидуального кумира. Во-первых, он не является лицом материальным; во-вторых, не требует поклонения, а лишь стоит для тебя последней отметкой твоего самосовершенствования, кое является той стадией, когда ты сам рисуешься в воображении других кумиром. По образу и подобию у другого человека создаётся личный кумир и так далее. В данном случае самодовольство – это грех, но, максимально приближаясь к святым писаниям, я допускаю такую слабину, нежели совершение проступка.
Идеализм эгоизма заключается в стопроцентном владении собой. Вершина же эгоизма заключается в помыслах об объединении природой поставленных противодействовать сил и нахождении между ними компромисса.
Посуди сама: предоставление человеку права творить добро, заботиться о себе и о другом, ближнем, есть величайшее благо, ведь что может быть прекраснее осознания человечеством, что есть Зло, без посторонней помощи; тем не менее, что может быть ужаснее отречения от нас управляющей силы? Ничего! А, поясняя, скажу, что это приоритет Дьявола. Баланс не должен нарушаться! Вот она, так сказать, золотая середина. Но это лишь отступление, объясняющее суть. Безусловно, можно было бы сейчас развести мыло и взбить его. Получилось бы много, но зыбко и пусто, а посему выкладываю я исключительно основные тезисы, вкратце их поясняя. И если ты, Михайлова, не понимаешь ту мысль, которую я посадил, то ты просто дура! Да, и от слов своих не отрекусь! Эгоизм, в моём понимании – это огромная разносторонность, большое развитие. Есть два типа эгоизма – внешний и внутренний. Первый отмечается преимущественно, у избалованных подростков и отупевших вконец пожилых людей. Такому эгоизму достаточно заглянуть в глаза, чтобы убедиться в бессмысленности его.
Второй же тип – это серьёзно; там и мысль, и осознание, и весь набор чувств, входящих в комплект эгоиста. Этот тип закрыт для многих и непонятен, он подобен невидимому врагу и проявляется во всех известных чувствах. Но, хотел бы я заметить, и, в принципе, эта мысль и есть моё мнение, существует и третий, редко встречающийся тип эгоизма. Это негласное природное соединение предыдущих двух типов, дающее нечто особенное, безграничное, превосходное и … приятное. Вот он, он – идеальный человек, у которого и дела, и мысли; и дела, порой, благородны, а, порой, пошлы; и всё это не для вас, нет, ни в коем разе, а для себя. Принцип идеализма с эгоистичной стороны – это предпочтение одного удовлетворения перед другим, в данном случае, морального перед плотским. И тогда твой разум охватит небо и подземелье, тогда он будет выходить фонтаном из головы, покрывая всю планету. Мало того, тогда он постигнет не только сущность бытия, но и Вселенную. Оставаясь в себе, ты откроешь другое измерение и будешь им пользоваться на полную мощность, всегда и везде. И не будет для тебя ни царей, ни кумиров. Будешь ты мудр и вечен…
Михайлова стояла в своей маленькой прихожей, не смея сойти с места, и ужасно побледнела. Её губы, накрашенные дешёвой красной помадой, казалось, стали ещё ярче, а в глазах был страх раба, которого мучает неопределённость решения повелителя.
- Дима, тебе не страшно?
- Ты ничего не понимаешь, потому что родилась плебеем, служанкой. Я, я открыл формулу Бога, и сегодня я плюну в его лики, в лики его, теперь уже, бывших святых. Они утратили свою миллионолетнюю тайну и больше не нужны. Они уже пугали меня. Видениями. Они, Бог и Дьявол, умирают!!! Но я не умру никогда!
- Дима! – Михайлова бросилась к нему и стала неумело, судорожно целовать. Она рыдала, ее трясло.
Царёв с отвращением оттолкнул Наталью, отошел за дверь и опустился на холодный пол площадки. Он взялся левой рукой за голову и стал водить вверх-вниз по щеке. Его взгляд мгновенно превратился из одухотворённого в потерянный и невидящий.
- Я не знаю, что сказать о своей жизни. Весь этот смех и все эти козни – результат глубокой душевной травмы. Из меня выливается этот яд, потому что нутро моё пресыщено и отравлено им. Я глубоко несчастен и одинок, но моя гордость не позволяет разуму смириться с этим. Признать свою несостоятельность, значит, признать несостоявшейся жизнь, а на это не способен ни один человек в мире. Мы критикуем себя, но нет, нет в этом мире людей, которые признались бы себе в бесцельности своей жизни. Это означало бы, что жить дальше незачем. Мы, скорее, унизим и принизим цели, лишь бы жить…
Иногда человек чувствует, когда ему пора умирать, а иногда ему об этом напоминают. Можешь мне верить, можешь – нет, но этой ночью мне явился некто. Сначала он пристально смотрел на меня, а потом назвал моё имя. Я сидел в кресле, в полутьме, один, но почему-то совершенно не было страшно. Не знаю, сколько мы молчали? Час… два, но потом он неожиданно заговорил, причём быстро, выразительно, захлёбываясь. Перед моими глазами понеслись загадочные миры и чужие жизни. И вдруг я увидел Димку Варламова, у него были ясные-ясные глаза, лицо какое-то призрачное; я почувствовал его дыхание и коснулся его щёк своей ладонью. Знаешь, где провёл я рукой, там остались чёрные следы. Потом он исчез, и я вновь понёсся сквозь жизни и судьбы, похожие на трамвайные ветки. Одни заканчивались, другие начинались. Некто говорил, но я не понял ни единого слова… лишь путешествие. А потом я увидел свою старость. Этот «Я» обернулся ко мне и спросил: «Тебе не нравится моя внешность? Эта лучше?» И, на глазах, его лицо преобразилось в лицо маленького Варламова. Я закрыл глаза руками, но они видели сквозь, и никуда, никуда нельзя было деться от этого кошмара. Я отвернулся, а когда вновь посмотрел на старика, тот был с лицом Декабрева, затем с лицом Артёма и потом… с твоим. Мои нервы не выдержали, и я закричал. Старик покачал головой и сказал: «Уходи!»
Я много грешил, Наташа. Я убил, я совратил, я унизил, я плюнул в лицо Богу… и теперь знаю, что умру. Я хочу жить, я исправлюсь. Что мне сделать для искупления вины.
- Нет, Дима, нет, не говори так, прошу! Я первая не вынесу… Я люблю тебя, и готова страдать за тебя, лишь бы ты жил! Ни одной минуты не смогу вынести этот свет без твоих глаз, без твоих пальцев. За их прикосновение я весь мир прокляну, если нужно будет, найду, кого хочешь. Я знаю, кто виной всем твоим несчастьям и, клянусь, если с тобой что-нибудь случится, я найду его! Найду, чтобы ткнуть лицом в твою судьбу, а затем убью. И меня не страшит расстояние и наказание, я люблю тебя, люблю. И я почти поверила в твои идеалы, зачем ты разбиваешь их?
- Мои идеалы – блеф, просека в сознании. Из-за своей двуликости я сам потерял правду, а когда нашёл её, то ужаснулся тому, насколько погряз во лжи. Эта ложь стала моей правдой. Я глядел на себя в зеркало, и мне стало отвратительно собственное тело. Я трогал его. Эти руки, эта кожа, эти губы – всё пропитано ложью, а внутри бьётся сгнившее ото лжи сердце, и оно разрушает всё вокруг… Прощай, Наташа.
- Постой, Дима! Скажи, любил ли ты меня хотя бы секундочку, хотя бы мгновение. За это мгновение я бы жизнь отдала, не жалея и не раздумывая.
- Да, - сказал Царёв, поднялся с пола и ушёл.
Он солгал, солгал даже в такой тяжёлый и ответственный момент, догадываясь, однако, не желая верить в то, что это его последняя ложь на Земле.
Обычная русская грязь, вперемешку с большими хлопьями беспомощного первого снега, провела в его мозг ассоциацию бессмысленности благих намерений перед грязью этого мира. Он шёл бесцельно, по грязному асфальту дороги, ведущей за жилую зону, туда, где начиналась кажущаяся нескончаемой лесостепь. Небо было наглухо затемнено вечерним, почти полночным часом, и нежно опускало туманную вуаль на отдыхавшую сторону планеты.
«Россия спит, а на земле в это время творится множество всяких дел: кто-то вот-вот умрёт, и уже призвал родных для прощального слова, кто-то совратил и не раскаялся, кто-то раскаялся и держит острую бритву возле вены; один человек сейчас, в эти секунды, в муках и боли рождает другого на обречение себя; другой только что убил и сидит рядом с остывающим телом, где зияющие раны смотрят авангардными глазами новых отверстий оценки мира. Сколько зла в этом мире, сколько зла! И если я одно из его порождений, то, может, лучше всего убить себя?! И совершив последний грех, я сделаю добро для других. Тогда грех породит добро. Что же было раньше? Где правда в этом мире?! И неужели её нужно постоянно искать среди пепла и читать между строк?! Если правда – явь, то всё явное – ложь! Если правду нужно углядывать у единиц и искать в чём-то незаметном, если благо встречает всюду сопротивление, насмешку и закрытую дверь, значит всё материальное и всё, чего большинство есть Зло?! Я так не хочу этого!»
Царёв расстегнул пальто, рубашку и, вдыхая полной грудью этот освежающий чарующий воздух, отдающий печалью и одиночеством, разорвал майку. Так любимый им холод послушно обласкал кожу.
«Если Бог нематериален, его не следует признавать, а если материален, то он – ложь. Боже, я запутался, запутался, запутался! И всё же, ясно одно, что всё явное в этом мире страданий – ложь. Значит, впереди истина»
В этот момент Царёв почувствовал сильный удар в спину. Он упал навзничь. Раздался грохот, и что-то металлическое резнуло по щеке и уху, оторвав его. Мгновенно голова обагрилась горячей кровью, а на руку наехало колесо, сломав хрупкую конструкцию. В судорожном предсмертном рывке Царёв перевернулся на спину. Он слышал, как захрустели его кости, и дикая боль прошла через позвоночник, который сломался под напором нескольких тонн железа. Голова запрокинулась, и асфальт, срывая волосы и кожу когтями гравия, драл свою жертву. Вдруг всё остановилось…
Не стало ни боли, ни беспокойных мыслей, только всё вокруг обернулось чёрно-белым и начало тускнеть, пока не превратилось в сплошную тьму. А затем отключилось сознание. Только из-под огромного грузовика, поймавшего и поглотившего человеческую жизнь, на эту ночь и на эту природу, безумным и ненавидящим, каким-то застывшим и омыленным взглядом, смотрел уцелевший глаз.